Хорхе Луис Борхес по-настоящему безграничен. В его коротких рассказах порой упрятана целая вселенная, бездна смыслов. В предисловии ко второму тому его собрания сочинений издательства «Амфора», 2006 г. Борис Дубин — русский исследователь и переводчик Борхеса — написал: «Борхес создаёт жанр новеллы-энциклопедии, эссе-энциклопедии. И, кстати сказать, добивается этим в прозе, ничем не напоминающей «поэтическую», стиховой сверхконденсации смысла. Тем самым он, даже как будто отказываясь от стихов, остаётся поэтом».
Я сейчас снова читаю это собрание сочинений, и мне было бы интересно записывать некоторые мысли о некоторых рассказах. Я не стремлюсь охватить все смысловые уровни и нюансы его произведений — это чрезвычайно сложно. Но о некоторых моих интерпретациях мне всё-таки интересно написать. Если кому будет интересно, я буду давать ссылку на рассказ, о котором пишу, они все небольшие; сами свои размышлизмы буду прятать под кат, чтобы не мешать тем ПЧ, которым не интересно или которые хотят сперва прочитать рассказ
UPD: решил все посты по рассказам Борхеса объединить тут в одном, но очень длинном.
1. Тлён, Укбар, Orbis Tertius
1. Тлён, Укбар, Orbis Tertius
читать дальше
Мир Тлёна — это, видимо, модель идеального мира для Борхеса) Идеального — потому что идеалистического. Ведь в Тлёне идеализм — это не просто философская система: на идеализме держится сам мир Тлёна. И это, конечно, не может не нравится заядлому идеалисту и скептику Борхесу. Здесь наблюдается тонкая игра ироничного ума Борхеса: Тлён выдуман, он и вправду является продуктом сознания людей нашего мира, поэтому даже самим жителям Тлёна первичность сознания представляется очевидной. Материализм там остаётся непонятым, уж Борхес отыгрался на нём в этом рассказе сполна
Идеализм мироустройства Тлёна проявляется в мышлении его жителей. Борхес — умелый изобретатель и мистификатор, он способен выйти из скорлупы собственных представлений, сменить точку отсчёта. Так оказывается, что жители Тлёна относятся к материи, к пространству достаточно прохладно. Язык в этом мире оперирует либо глаголами, либо последовательностью прилагательных. Это по-настоящему временной язык. Пространство не может длиться во времени — поэтому потерпела фиаско задача о монетах. Бытие пронизано сознанием, точнее, сознание только и существует, потому нет личностей — есть точки проявлеия сознания. На этом строится одно из решений задачи о монетах, это же проявляется в литературе Тлёна. В описании арифметики Тлёна можно заметить идею, раскрытую позже Борхесом в рассказе «Синие тигры».
Но апофеоз идеализма Тлёна — это, конечно, хрёниры. Сознание тлёнца тождественно первичному сознанию — да и является им по сути. И уж если первичное сознание смогло создать целый мир, то оно же, но посредством созданного им человека, может и продолжать созидать. Люди способны создавать вещи из ничего, копируя потерянные. Люди даже способны создавать абсолютно новые вещи — ур. Вы слышите, как радуется этому Борхес? Это для него мечта! Он даже внезапно (от радости) забывает о том, что писал до этого, и рассказывает о предметах, которые исчезают, когда про них забывают. Но ведь, исходя из опровержения задачи о монетах, их и не должно существовать. Но мы простим Борхесу это досадное упущение.
Кончается рассказ внезапно вторжением мира Тлёна в наш мир. Человек поднялся до уровня Бога: он создал мир — сперва в сознании, населённый вымышленным населением, которое понимает и признаёт свою вымышленность, а затем и «по-настоящему» — в материи. Борхес усмехается: «я же говорил, что сознание первично :3». Однако, эта фантастическая утопическая (антиутопическая для кого-то) концовка не столь уж и фантастична, если взглянуть на наше время. Как там? «Методическая разработка «хрёниров» (сказано в Одиннадцатом Томе) сослужила археологам неоценимую службу: она позволила скрашивать и даже изменять прошлое, которое теперь не менее пластично и послушно, чем будущее». А чем, скажем, «Велесова книга» не хрёнир?
Но Борхес не собирается нас пугать: он заканчивает весь свой глобальный пафос ироническим замечанием: «Мне это все равно. В тихом убежище отеля в Адроге я занимаюсь обработкой переложения в духе Кеведо (печатать его я не собираюсь) «Погребальной урны» Брауна», словно снимая напряжение.
Да, в рассказе изложена заветная мечта Борхеса — возможность изменить мир сознанием. Автор скромен: он считает, что одному человеку трудно выдумать целый мир во всём его многообразии. Тогда, в начале 40-х, он ничего не знал о Толкине)
2. В кругу развалин2. В кругу развалин
«Тлён...» является новеллой, открывающей сборник, от неё начинает плясать смысл всей книги. Однако, Борхес не может без лабиринта. Поэтому он помещает в сборник новеллы не смысловому порядку, точнее, композиция основана на другом порядке: постепенное проникновение во все смысловые стороны книги. Но изучать её удобнее по порядку — постигать смысл в его развитии.
Вторым пунктом лабиринта становится новелла «В кругу развалин»: от созидания мира совершается переход к созиданию (и кропотливому — показан процесс, в отличие от предыдущей новеллы) отдельной особи — человека.
Текст с примечаниями непосредственно в тексте (надо же так тупо расположить!)
читать дальшеРассказ выдержан в совершенно ином духе. Если «Т, У, ОТ» больше напоминает эссе (мистифицированное эссе по сути), то «В к.р.» - это фэнтези. Да, топонимика местного мира практически не представлена — да она и не важна. Однако весь антураж остаётся фэнтезийным, основой служит, видимо, зороастрийская культура, в которой есть и огнепоклонники, а из персидской земли вышло немало гностиков. Народы с уровнем культуры древнего мира, разрушенные храмы, многоликие божества. Но это всё обстановка, которая играет малую роль в сюжете — пожалуй, важен только огонь и его бог.
Человек пришёл в глушь, на болота, к остаткам разрушенных храмов. Пришёл, чтобы сотворить человека. Вполне реального человека из «материала снов». Тема Тлёна продолжается, только на этот раз всё гораздо серьёзнее, сложнее и волшебнее. Это не горстка учёных, написавших о выдуманном мире. Это один человек создаёт другого человека.
И Борхес описал этот трудоёмкий процесс: жизнь создаётся медленно, пядь за пядью, начиная с внутренних органов и заканчивая внешностью. Казалось бы, Борхес внезапно отрицает идеализм: первый путь, в котором Творец начал творить с личности, сознания, минуя старательную прорисовку тела, оказался ошибочным. Но на деле идеализм сам по себе заложен в возможности создания материи из снов. Лишь только путь создания сознания из сознания, минуя материю — невозможен. Вся новелла построена на головокружительной космогонической идее гностиков, что особенно ярко открывается в конце. А ведь и в этой идее создатели создают не только других создателей, но и материю, в которой те должны пребывать, причём, чем ниже «уровень божественности», тем материальнее сознание.
А если отринуть космогонию и попытаться выжать сухой (sic!) моральный остаток, получим что-то вроде рецепта создания шедевра от Борхеса: старательная работа над формой в сочетании с привнесённым извне огнём содержания. Однако, сводить новеллу только к этой банальности не стоит. Борхес не будет Борхесом без лабиринтов, отражений отражений и идеализма с запахом гностицизма. Творец, сумевший оживить созданного им человека, беспокоится о том, чтобы его Творение не осознало своей чуждости миру. И в самом конце творец оказывается приятно удивлён тем фактом, что Творение его вовсе не чуждо и никогда не было чуждо миру. Потому что и весь мир оказывается созданным другим Творцом, чья божественность немного повыше. И сам Творец в итоге оказывается выдумкой другого Творца. На этой оптимистичной гностической ноте Борхес завершает рассказ.
Действительно, рассказ выходит достаточно сумбурный, от него веет незаконченностью и попытками создать интересное фэнтези. Увы, и философский план, и приключенческий пострадали в одинаковой мере. На мой взгляд, это увеличенное и приукрашенное дублирование «Тлёна...» в книге не совсем обязательно, разве что с целью подчеркнуть отличие сравнительно лёгкого создания мира на бумаге с дальнейшим переносом его в реальность от сложного процесса создания истинной жизни.
Вот следующее звено смысловой цепи новелл гораздо интереснее своим подходом к той же теме, но взятой на этот раз в аспекте литературы.
3. Пьер Менар, автор "Дон Кихота"3. Пьер Менар, автор "Дон Кихота"
Текст
читать дальшеЛогичным продолжением истории о создании человека является история о создании текста. Причём, созидание это прошло гораздо менее удачно. Ну, хотя бы потому, что на этот раз Борхес отказывается от фентезийности и вновь изображает статью, на этот раз литературно-биографическую.
Для разгона Борхес пускается в перечисление — перечисление литературного наследия Менара, превращая его в забавную игру в бисер, собирая в произведениях свои любимые темы: тут тебе и проблема универсального языка, и Лейбниц с Декартом, и Ахиллес с черепахой. Пункт «д) Теоретическая статья о возможности усложнить шахматную игру посредством изъятия одной ладейной пешки. Менар предлагает, рекомендует, спорит и кончает тем, что отвергает это новшество» является реминисценцией на философию Тлёна, где ни один трактат не выходил без собственного опровержения. Ну, там и прочие ироничные приколюшки, как-то:
«и) Рассмотрение основных законов метрики французской прозы с иллюстрациями из трудов Сен-Симона («Revue des lanques romanes». Монпелье, октябрь 1909).
к) Ответ Люку Дюртену (отрицавшему существование таких законов) с примерами из произведений Люка Дюртена («Revue des langues romanes», Монпелье, 1909).»
А пункт «р) Резкий выпад против Поля Валери на страницах «Опровержения реальности» под редакцией Жана Ребуля. (Эта инвектива, заметим в скобках, – полная противоположность тому, что автор в действительности думает о Валери. Последний это так и воспринял, и старинная дружба обоих не пострадала.)» раскрывает замысел Борхеса: ведь и он пожертвовал свою любимую книгу, «Дон Кихота», на растерзание Менару.
Главная часть рассказа посвящена главному труду Менара: созданию книги под названием «Дон Кихот». Оригинальная ситуация, придуманная Борхесом, позволяет под новым углом взглянуть на некоторые старые проблемы. Можно найти много проблем, которые задевает рассказ, опять же, проблема созидания, но меня больше волнуют две чисто литературоведческие проблемы, причём они являются полюсами общей проблемы интерпретации. Как ни странно, но на одном и том же материале иллюстрируются обе проблемы, надо лишь немного поменять точку зрения на Менара. Кто есть Пьер Менар: автор или интерпретатор?
1. Если Менара можно назвать автором, то сравнением идентичных текстов Сервантеса и Менара Борхес иллюстрирует важное для поиска авторской интерпретации правило: необходимость тщательного изучения личности автора и социально-культурного контекста. Абсолютно идентичные тексты интерпретируются совершенно по-разному, потому что их писали разные авторы в разное время. Небольшая гипербола очень рельефно прорисовала это правило.
2. Другая интерпретаторская позиция — личная. Она может совпадать с авторской, а может и не совпадать. При этом несовпадение не означает ошибочности. Верной может быть любая интерпретация, которую можно аргументировать текстом. Позицию Менара можно представить не как позицию полноценного автора, а как позицию современного интерпретатора (хотя это скорее позиция безымянного героя-рассказчика, Менар выступает кем-то вроде посредника). Свобода интерпретации — вторая проблема, прямо противоположная проблеме интерпретации авторской. Смысл произведения находится не в самом произведении, а в голове читателя, и каждый новый читатель поймёт произведение по-своему. Проходит время, меняются многие этические, эстетические, социальные ориентиры — меняется и смысл произведения для современности и современного читателя. С высоты времени многое видится не так: что-то теряется, что-то открывается. Вот это новое прочтение старого и проиллюстрировал Борхес.
Однако ведь оба толкования образа Менара — равно как и обе интерпретаторские позиции — не противоречат друг другу, а дополняют. Борхес не рассматривает менаровский текст изолированно — лишь в сравнении с сервантесовским. Золотая середина интерпретации — поверка собственного мнения авторским, при этом оба имеют право на существование.
4. Анализ творчества Герберта Куэйна4. Анализ творчества Герберта Куэйна
Напрямую — формой — связан с «Пьером Менаром» рассказ про Герберта Куэйна, также стилизованный под литературно-биографическую статью. Снова вымышленный автор, но на этот раз он не Сервантеса пытается косплеить, а выражает идеи самого Борхеса. В смысловой цепочке смягчает переход от темы созидания к теме упорядоченного лабиринта, или прогрессии.
Текст
читать дальшеСобственно, в плане прогрессии примечателен именно «April March». Борхес говорит о регрессии, но это во временнОм плане, в количественном же явная прогрессия (да и любая регрессия суть та же прогрессия, только перевёрнутая).
Роман «April March» примечателен ещё тем, что представляет из себя прекрасную иллюстрацию интерактивных возможностей литературы, то есть, по сути — никаких. Ну, или очень унылых. Любой современный геймер, увидев столь эпичный нелинейный сюжет, рассмеётся над его бедностью. Казалось бы, столь искусный комбинатор, как Борхес, мог придумать план и позаковыристее, например, не с одной концовкой, а с несколькими альтернативными. Мог, конечно, только какая книга и какой читатель выдержит такое испытание? Кто согласится лихорадочно листать книгу в поисках необходимой главы? Лучше проще, да симметричнее. Увы, у литературы интерактивный потенциал невысок. Возможности нелинейности ограничиваются наборами сменных блоков (см. схему в рассказе); взаимодействие с читателем вообще толком не предусмотрено, свобода действий чрезвычайно мала. Также удивляет регрессивный сюжет, но мы же знаем, что «его книги чересчур стремятся удивить». Однако же, как мне кажется, альтернативные финалы интереснее альтернативных начал.
Часть рассказа, посвящённая «The Secret Mirror» не вызвала у меня никаких ответных мыслей и чувств. Это самое невыразительное и скучное место.
Зато две другие книги Куэйна также обращаются к проблеме взаимодействия текста и читателя — проблеме интерактивности. Детектив «The God of the Labyrinth» по сути имеет два варианта развития событий: изложенный неправильный и правильный, который должен найти читатель. Вот это — в отличие от «April March» — я бы назвал действительно хорошим интерактивным приёмом, превращающим пассивный акт чтения в активный игровой (не исключая собственно чтения). Сборник «Statements» в этом плане несколько беднее. Он соответствует мировоззрению Куэйна, который «полагал, что хорошая литература вовсе не редкость и что почти каждый уличный диалог поднимается до нее», но в действительности он скорее обречён на провал, потому что уже полностью отдаётся читателю, а не литературе. Рассказы из этого сборника можно назвать именно полуфабрикатами.
Замыслы Куэйна скромны, но лиха беда начало. Впереди Борхес нам расскажет о более грандиозных вещах, вдохновлённых идеей прогрессии.
5. Сад расходящихся тропок
5. Сад расходящихся тропок
Текст
читать дальше«Сад расходящихся тропок» — рабочее название романа некоего Цюй Пэна, правнуком которого является главный герой рассказа. Если говорить об историческом времени в рассказах Борхеса, этот роман был написан раньше «April March» Куэйна. Если говорить о развитии главной идеи сборника, этот роман продолжает и доводит до конца идеи Куэйна. Во-первых, Цюй Пэн отменил регрессивный ход событий как неудобный, заменив его прогрессивным. Во-вторых, в его романе каждое событие приводит к временной «развилке», к разным последствиям, которые он тут же и излагает, одно за другим. Ясно, что читабельность романа от этого не выигрывает, роман превращается в лабиринт.
Роман вписан в историю о нём, история романа вписана в приключенческий сюжет с разведчиками, погонями и стрельбой. Это один из тех случаев, когда Борхес пытается заинтересовать неподготовленного читателя интересным сюжетом. Но у него, как всегда, не получается — всё действие вновь сводится к разговорам, только вместо одного рассказчика появляется два героя, ведущие книжный диалог (никакой естественности). Композиция не зависит от внешнего сюжета, он создан в качестве декораций. Весь сюжет по сути большая экспозиция, основная же композиционная часть развивается непосредственно в диалогах Ю Цуна и Альбера. Борхес не изменяет себе, в который раз представляя нам историю идеи.
Лишь одна линия связывает главного героя произведения (идею) с внешним миром: идея развивается не только в романе, но и непосредственно в жизни.
«Иногда тропки этого лабиринта пересекаются: вы, например, явились ко мне, но в каком-то из возможных вариантов прошлого вы — мой враг, а в ином — друг». Это говорит Альбер, не представляя, что пришедший к нему гость словно попал в реальность Шрёдингера и одновременно является и другом (признательным за сохранение, упорядочение и интерпретацию наследия его предка), и врагом поневоле (из-за задания разведки, точнее, из-за своего оригинального решения этого задания). Мог бы Ю Цун поступить иначе? Скорее всего, нет. Ему об этом сказал отрывок, который они прочитали вместе с Альбером. «Медленно и внятно он прочитал два варианта одной эпической главы. В первом из них воины идут в бой по пустынному нагорью. Под страхом обвала, среди ночного мрака жизнь немногого стоит, они не думают о себе и без труда одерживают победу. Во втором те же воины проходят по дворцу, где в разгаре праздник; огни боя кажутся им продолжением праздника, и они снова одерживают победу». Как ни странно, оба варианта приводят к одному итогу. Также к одному итогу может привести и их история. Кого бы Ю Цун ни встретил, ему необходимо его убить.
Интерактивность романа возросла по сравнению с «April March», но читабельность совершенно пропала. Роман скорее воспринимается в качестве метафоры времени, параллельных времён. Вообще, время волнует Борхеса, он не раз обращается к этой теме (вспомним тот же «Тлён»). Хотя его скорее интересуют парадоксы времени и пространства. Один из таких парадоксов — возможность существования параллельных вселенных с иным вариантом развития событий во времени.
Кроме того, Борхес любит всяческие загадки и шарады. В одном этом рассказе их несколько на разных уровнях.
Разрастающая до бесконечности прогрессия однажды выходит за пределы человеческого разума и превращается в лабиринт. Об этом два оставшихся рассказа сборника.
6. Лотерея в Вавилоне6. Лотерея в Вавилоне.
Текст
читать дальшеВавилонская лотерея — это, с одной стороны, гипертрофированный принцип лотереи, с другой — иллюстрация того, как случай становится системой, а система — случаем. Вавилон — это даже не столько место действия, сколько символ глобальности, однако и в названии, и в тексте он также остаётся топонимом (в отличие от "Вавилонской библиотеки", где никаких топонимических ассоциаций уже не прослеживается).
Если следовать линии идейно-тематического развития сборника, этот рассказ как бы предваряет апофеоз заключительного рассказа: он развивает тему прогрессии до максимума, выводит из одной конкретной области (литературы) на вселенский уровень. Также здесь наконец замечаются элементы комбинаторики, которая является усложнённой формой существования прогрессии, вернее, новым уровнем. Позицию рассказа в структуре сборника можно назвать предкульминационной.
История лотереи дана скорее в качестве антуража, для разгона главной мысли, главного образа. Рассказчик объясняет нам происхождение того явления, которое зовётся вавилонской лотереей, начиная с истоков, отталкиваясь от знакомых читателю реалий (лотерея, к которой мы привыкли), постепенно усложняет их. Таким образом читателю становится легче понять суть нынешней лотереи. Кроме этой истории игры в рассказе имеются вкрапления биографии рассказчика, видимо, для придания реалистичности: рассказчик не безлик, он один из тех, кто сталкивался с лотереей. Но, как это обычно бывает у Борхеса, не человек стоит в центре повествования, а идея.
Так что же представляет из себя вавилонская лотерея? Это «интерполяция случая в миропорядок». Все жизненные перипетии каждого вавилонянина определяется раз в 60 дней с помощью лотереи. Отныне все случайности систематичны, а любая система ненадёжна из-за этих систематических случайностей. Прогрессия в рассказе проявляется в том, что разыгрывается не только события, но и условия этих событий, время, место, обстоятельства, обстоятельства обстоятельств и т.д. — и так до бесконечности. «Невежды предположат, что бесконечные жеребьёвки требуют бесконечного времени; на самом же деле достаточно того, чтобы время поддавалось бесконечному делению», хитро вворачивает софизм Борхес (что только иллюстрируетотхождение идеи от реальной жизни всё дальше и дальше в свой умозрительный мир). Комбинаторика же вступает в силу после розыгрышей (если такое бывает, конечно): это жизнь, которая теперь становится системой комбинаций результатов лотереи. В такой ситуации и возникает парадокс, уже упоминавшийся ранее: закономерности становятся случайными, а случайности закономерны. Другой парадокс заключается в том, что жизнь перестаёт быть интерактивной. Если до этого исследовались интерактивные возможности литературы (оказавшиеся весьма посредственными), то сейчас исследуется интерактивная невозможность жизни. Жизнью вавилонцев управляют "скрипты", "программистом" является загадочная Компания. Это вроде бы тоталитарная власть, однако получают ли выгоду от этой власти люди Компании? Вопрос остаётся открытым в тексте, но можно пофантазировать на эту тему Как видим, не всегда прогрессия и нелинейность приносит высокую интерактивность, а только при реальной возможности свободного выбора.
Заканчивает Борхес, как водится, загадками и предположениями. В первую очередь ставится под сомнение правдивость текста, затем история лотереи и Компании и, в конце концов, само существование Компании. Ведь Компания по сути поднялась до уровня Бога, а принцип её действия — до природных процессов. То есть, заканчивается рассказ фактически теологическими предположениями.
Из забавного в тексте меня особенно веселит вот это: «имелось священное отхожее место, именовавшееся "Кафка"». За что его так Борхес?