А я всё пытаюсь постичь Айги. И те крохи из его огромного наследия, в которые мне удалось проникнуть, поражают пронзительной красотой. Но Айги мне даётся с трудом. Видимо, я слишком рационален для такой чистейшей поэзии. В конце концов, я доверяю слову, по-литературному. Поэзия для меня остаётся литературой. Поэзия Айги — музыка. У него не речь говорит, а сам мир, сами вещи — сама природа. Речь не описывает и не называет мир, а прямиком строит его с нуля. Несмотря на то, что по большей части я в эту поэзию проникнуть не могу, я это чувствую. С музыкой у меня никогда не было особо близких отношений, я не умею проникать в неё, только чувствовать. Так и с поэзией Айги. Она гораздо более внелитературна, чем, например, поэзия Ш. Абдуллаева (которая куда рациональнее, чем кажется). Её надо проносить как-то мимо разума, по касательной к нему.
В барельефе изображение строится из породы. В горельефе — из отсутствия породы — из пустоты.