Внезапно срач вокруг Алексиевич разгорелся в другой плоскости, в которой я его и не ожидал. Серьёзно, не думал, что политота так может уебать мозги людей, что они признание русскоязычной прозы восприняли как плевок в сторону русскоязычной культуры. Ох пиздец, что это за хуйня-то? Или это комплексы какие у людей? у меня за эти дни синяк на лице от фейспалмов появился.

И другая проблема: люди не различают журналистику и вербатим. А особо ушлые из упоротого лагеря, которые знают о вербатиме, стараются объяснить, что проза Алексиевич - не он. Но, разумеется, никаких доводов, кроме эмоциональных вскриков и кудахтанья, они не приводят.

Проблема в том, что я сам не могу объяснить толком границу между интервью и вербатимом, которую я ощущаю. Вот ощущаю. Если попробовать всё-таки рационализировать, то, наверно, отличие в масштабе и степени присутствия второго автора (у редимейда есть два автора: первый делает вещь как вещь, второй эту вещь помещает в нужный дискурс, чтобы сделать искусством). Масштаб - не только количественный, но и исторический. Количество голосов прорывается в качество истории. Полифония - кто помнит, в формулировке комитета это слово было одним из главных - отображает всю недостаточность, многогранность и осколочность исторической правды, которая не может быть выражена только в книгах победителей и всяких там единых учебниках истории. Свидетельство жертвы, отогнанного историей на обочину, становится важным для выстраивания более полной исторической картины. А откуда там второй автор и в чём его роль? Второй автор (агрегатор по сути) присутствует на метатекстуальном уровне, в композиции, в противодействии совсем уж агрессивному риторическому дискурсу и в помощи вытянуть из его наслоений личное, телесное, своё. Если вербатим и журналистика, то журналистика того уровня, на котором становится литературой в логоцентрическом её понимании. Вербатим - попытка романа в век развитых ИТ. Ближайший сосед Алексиевич - Достоевский.