Мария Галина. Малая Глуша

[visioner]

Поняв, что шарить наугад в поисках каких-то реально интересных русских хорроров мне неинтересно, я обратил внимание на уже знакомое: на Марию Галину. Да, у меня не вышло прочитать "Автохтонов", но, возможно, подумал я, это с непривычки к длинной Галиной, ведь до этого я читал у неё только стихи и рассказы. Надо начать с каких-то вещей более ранних, с "Малой Глуши" и "Медведок". Хотя там и не тот сюжет, который я ищу (на самом деле немножко тот), но очень может быть, что там именно та чисто галинская тонкая кружевная атмосфера подступающего, но никак не проявляющегося во всей полноте ужаса (в каком-то смысле так и оказалось), которая была в рассказах (сборник "Куриный бог" ). Кстати, в этом сборнике был и тот самый сюжет про чужаков в ебенях, в рассказах "Ригель" и "Добро пожаловать в нашу прекрасную страну", и как он там решался мне понравилось: там особо ничего не происходило как бы, всё время какие-то мелочи и подозрения, и всё это сплетается в некий клубок, за которым различаешь нечёткие очертания какого-то страшного ответа, но в тексте никакого ответа так и не даётся, нет чёткого финала, и читатель остаётся наедине со своими догадками.

возможны спойлеры

В "Малой Глуше" сначала возникает такая же зыбучая атмосфера, но это лишь потому, что читатель (вместе с Розой, хотя и фокал плавно ходит от персонажа к персонажу, до определённого момента сотрудники СЭС-2 переговариваются намёками, которые понятны только им, а читателю, ясное дело, нет) попал в поле непонятных знаков. Впрочем, о сути работы СЭС-2 читатель начинает догадываться куда раньше Розы (та, по ходу, так и не поняла толком чо к чему, да и читатель понял бы меньше, будь фокал постоянно привязан к Розе). Мало того, в некоторых местах слово берёт сам повествователь, и обращается он прямиком к читателю (когда рассказывает о том, кто такой вендиго). Так что к окончанию первой части ситуация становится вполне себе понятной — и, если честно, несколько теряет в своём жутковатом шарме. На первое место выдвигается какая-то сатира не сатира, а пелевинщина штоле. Совеццкий антураж + всякая мистика, обычное дело для раннего Пелевина, а ритуал от майора из Москвы, показавшийся Васе одновременно настоящим и ненастоящим, — это вот прямо чисто пелевинская ситуёвина, я могу ошибаться, но, кажется, даже психологическое галинское письмо в этом эпизоде как-то укоротилось, свернулось до сухого газетного пелевинского. Во всяком случае, огромная кинематографическая визуализация вендиго на всё небо имела место лишь в этом эпизоде, до этого он появлялся лишь как ощущение и некий небольшой зверёныш, а после этого, в кульминационной сцене, больше внимания было уделено всё же людям, особенно мальфару. Но сцена глобализации вендиго важна, она — ключ к пониманию этого образа в таком чисто метафорическом ключе. Впрочем, Вася и прямо говорит, что по сути вендиго нет, его создали сами люди, а Романюк продолжает эту мысль, говоря, что вендиго в своё время позвали (и тут возникают смутные тени Голодомора). Вендиго образовался как реакция на голод во всех его проявлениях, возникший в стране в пик застоя. Всякая мистика имеет обратную "бытовую" сторону (по принципу метафоры), будь то дух голода, булавка под порогом или приношение каменной бабе.

Но это всё и так довольно ясно, чтобы ещё раз об этом писать. Куда интереснее понять, как два во многом различных текста образовали цельный роман. Что же их связывает и как они образуют композицию?

Как и везде, лучше всего начинать с названия. И не только названия романа в целом, но и названий его частей. Оба названия строятся по простой структуре: место + время. И именно здесь можно рассмотреть связи.

Ясно, что оба места, как СЭС-2, так и Малая Глуша — это некие перевалочные пункты, пограничные заставы с проверками. СЭС-2 — застава с "нашей" стороны (у Старобинец это называется Явь), не то чтобы Малая Глуша прямо находилась на "той" стороне (Нави по Старобинец), дело в направлении перехода границы. СЭС-2 — принимающая сторона (точнее, наоборот, не собирающаяся принимать никого "оттуда" ). Потому она полностью укоренена в нашем мире, у неё всякая формальная бюрократия, живые люди со своим бытом, город, страна, идеология, все явления своего времени. И письмо соответствующее, да, галинское, да, психологическое, подробное, но всё же и недаром за ним где-то сквозит суховатая пелевинщина. Город большой, персонажей много, оттого письмо дискретно, разрывается на микроглавки, прыгает с одного фокала на другой, пишет крупное полотно короткими отрезками, некогда надолго задерживаться на каждом, но надо отыскать в каждом что-то важное. На деле, конечно, всё сосредоточено на нескольких персонажах, а некоторых обходит стороной (Катюшу, например, или о Романюке тоже мало известно). Находится место и сатире, и производственному роману, и приключенческому. В части "СЭС-2" бытовое > мистического. Это и время такое, самое душное (как помнит его сама Галина, призналась она в одном из интервью) время застоя, когда скудный быт, его мелочи поднимались на уровень бытия, система ценностей была мелка, а мистическим (всякими слухами, они и в тексте тоже появятся) люди глушили информационный голод. Так письмо полностью соответствует названным месту и времени.

Малая Глуша — застава при переходе от "нас" к "ним". Она уже больше "там" находится, её нет на картах, туда не ходят автобусы, да и от ближайшего посёлка добраться проблематично. Потому меняются ритм и модус повествования, меняется и письмо. Теперь повествование сосредоточено на Евгении (который называется просто "он" ), не разрывается, становится медленнее, тягучее, реалий быта и времени становится тем меньше, чем ближе герой к деревне, их сменяют какие-то универсальные вещи. Из живых людей остаются только Евгений и Инна, прочие остаются в основном на уровне актантов, разве что Лебедев с его (не)мёртвой женой немного приобретает объём, но и он существует в двух мирах сразу и вне настоящего времени.

1987 год здесь взят как некий переходный от эпохи, выраженной в прошлой части 1979-м, к новой эпохе. Когда империя уже ощутила собственную дряхлость, и смерть её уже было не остановить. В конце 80-х, с началом гласности и повальном вскрытии секретов империи, бытовой мир, такой важный в 1979-м, становится совсем нереальным, нестабильным, страна как бы собирается в дорогу на ту сторону, а народу надо будет как-то жить в её посмертии. При этом события, отправившие в итоге Евгения и Инну в Малую Глушу, случились тогда, в 79-м. О смерти жены и сына Евгения читатель знает из первой части романа, а сын Инны погиб на Афгане. Потому в итоге, отправившись за своими мертвецами, герои попадают в вечный 79-ый в виде душного микрорайона типовых хрущёвок. Они пришли к трупу империи, без времени, с вечной амнезией, где ничего не зависит от человеческой воли. Потому-то Инна, не решавшаяся никогда на самодеятельность, пытавшаяся жить по правилам, установленным кем-то сверху, с удовольствием там осталась. А Евгений ушёл в будущее. Инна живёт в мифологическом хронотопе, ей нужна стабильность распорядка. Не такая ли глобальная Инна сейчас задаёт стране тренд? Не переселили ли нас туда, в страну мёртвых? При желании можно вполне порассуждать на тему современности романа.

Но вернёмся к композиции. Видно, что текст совершает как бы путь от романа к мифу, от реального к мистическому, от времени к безвременью. И контраст частей это подчёркивает. Это такая типа аскеза, как опрощение быта по ходу действия, возврат к архетипам. Вопрос только в том, насколько это необходимо. В болоте мифов и архетипов уютно, читателю удобно следовать, зная, что ничего экстраординарного не случится. Впрочем, жанровые ожидания романа немногим лучше. Возможно, тут это просто для придания ужаса: утрата культуры и возврат к неким примитивным чувствам и рефлексам (голод), а затем заполнение их замкнутым кругом мифа, эрзацем культуры, мертвечиной всякой (голод за рекой пропадает, там вообще такая одновременно у- и дистопия, наверно, коммунизм, где не надо умирать), но я хз, может, Галина и воспевает это место, она вполне может быть на стороне Инны, которая не может покинуть клетку, созданную ей габитусом. Тем не менее, связь частей романа существует. Это кроме более мелких связей: персонажных, мифологических, кое-каких идейных.

Ну вот после раздробленности в Теллурии как-то изи воспринимать такую двучастность. Как и в Теллурии, пространство текста является визуализацией пространства, о котором текст повествует. От большой земли СЭС-2 — в Малую Глушу. Разрыв между частями словно река/море (опрощение было в финале Сорокина, впрочем, вряд ли он ориентировался на Галину). Давно ещё, после прочтения Теллурии я хотел написать (и не написал, лол) пост о том, как на смену привычной текстовой цельности приходит цельность по типу поля, основой которой является то, что обычно называют сеттингом. Вот, считай, главный тезис высказал, а расписывать лень) у Галиной немного иначе, у неё сеттинг так, по мелочи, соединены же части на уровне композиции.

ЗЫ. Особо следует отметить ебаную аннотацию, которую явно писал человек, не читавший больше 10-15 страниц книги. Какой, блядь, танкер, какой Д-6, мудак штоле?