Постмодерн подсмотрен
• О романе Сорокина "Роман"

Статья оказалась для меня полезной, поскольку Роман отпугивал меня от чтения своим объёмом. Но, как верно пишет автор статьи Текст «Романа» — это концептуальный конструкт, созданный для созерцания со стороны на безопасной дистанции. Так, на дистанции, я его и рассмотрел в этой статье.
Вспомнил внезапно попытку играть в Даггерфол ТЕС: огромнейшая карта оказалась очень скучной и однообразной, лабиринты подземелий просто пиздецкими, короче, Роман как он есть, концентрация пространства. Так и не оценил игру. Зато последние 100 страниц Романа напомнили мне о Морровинде: однажды мне там стало скучно, я ходил из города в город и пиздил всех, кто попадался мне на пути. Благо к тому времени нехило проквачался.
Такие вот странные параллели ТЕС и Сорокина.

• Марк Липовецкий о творчестве Сорокина: карнализация

Липовецкий не изменяет своим словотворческим традициям и для сорокинского письма придумывает интересный термин: карнализация. Сразу слышны ближайшие паронимические соседи этого слова, и Марк играет на этих ассоциациях: В моем же представлении, перенос дискурсивности на уровень телесности, лишь отчасти описываемый категорией «материализация метафор», является центральным тропом — от самых ранних до самых недавних сочинений Сорокина. Этот троп в дальнейшем я буду называтькарнализацией (от лат. carnalis— «плотский, телесный»); не путать с карнавализацией и канализацией, хотя некоторые переклички допускаются. Из этого тропа произрастают многие (хотя, понятно, не все) важные характеристики эстетики Сорокина, поскольку именно карнализация выступает как его индиви­ дуальный метод деконструкции авторитетных дискурсов, символов и культурных нарративов.

Короче, карнализация — это "сгущение" дискурса до телесности, становление письма телом. Липовецкий хитро оперирует термином, различая прямую карнализацию, когда метафоры прямо воплощаются в тело (жрать говно, оставить сердце, дышать родиной в Норме, ебать мозги в Сердцах четырёх, говорить сердцем в Ледяной трилогии и проч.); непрямую, когда тело обретают не явные метафоры, а дискурс в целом, как, скажем, в Романе или центральный образ Голубого сала; наконец, он делает финт и вводит обратную карнализацию: развоплощение тела и превращение его в письмо, в качестве примера используется "Тридцатая любовь Марины": Первый оргазм с мужчиной, который Марина испытывает во время секса с похожим на Солженицына парторгом, не только радикально меняет ее жизнь, но и трансформирует сам романный нарратив. После памятной ночи Марина избавляется от самиздата и становится образцовой соцреалистической героиней. Одновременно романный нарратив, до этого момента балансировавший между Генри Миллером и «интеллигентной» женской прозой, претерпевает резкую мутацию, становясь бесконечной передовицей газеты «Правда».
Именно на балансе прямой и обратной карнализаций строит Липовецкий сорокинскую эволюцию, различает творчество 80-90-х и 2000-х. Теллурия не успела попасть в поле зрения автора статьи, но была в какой-то мере предсказана, когда речь зашла о мотивах, характерных для позднего Сорокина, в том числе и наркотиках. Основная карнализация в Теллурии — это, конечно, вертикаль и проникновение в голову гвоздя (тем самым обратным случаем можно считать 50 главу: в ней действительно исчезает тело).

• Отвратительное у Сорокина

Статья американки Лизы Вакамии, базой для которой послужило эссе Кристевой "Силы ужаса" (как-то я о нём писал тут). Отталкиваясь от тезисов эссе, она исследует отвратительное в Голубом сале и сценарии фильма "4" (а также и самом фильме Хржановского). Благодаря этому разговор заходит о деконструкции бинарных оппозиций, а заодно и о гомосексуализме и гомофобии.

@темы: ссылки, игры, литвед