• Разговор поэтов о поэзии 90-х

Там Рубинштейн, Айзенберг, Воденников, Горалик, Морев. В основном всякое вокруг да около, но вот интересные цитаты от Рубинштейна — о его картотеках и актуальности/ неакуальности такого медиума — и Воденникова — о "Свободе" Некрасова, классная интерпретация, о которой я как-то не задумывался даже:

Рубинштейн: жанр картотечный — он тоже где-то к середине 90-х годов мне показался, так сказать, пережившим кризис, и с появлением новых медиа я понял, что сами по себе карточки становятся уже чем-то кокетливым, становятся чем-то не обязательным для меня. Дело в том, что когда возникали не картотеки, то вот этот формат — карточки — был главным инструментом советского интеллектуала и гуманитарного человека, потому что все имели с ними дело: либо ходили в библиотеку, либо с их помощью учили язык, или делали выписки для диссертации, или… Это было, короче, узнаваемым, важным медиа. И я, собственно, много лет эту функцию и воспроизводил, и эксплуатировал — в хорошем, я надеюсь, смысле.

Воденников: Так получилось, что я читал несколько лекций в Англии — в Лондоне, в Кембридже и в Оксфорде — недавно совсем, полгода назад. Я читал о неподцензурной поэзии. И один из примеров, который я там приводил, немножко похож на аттракцион, на эстраду. Я показывал, как новая поэзия стала работать исключительно с воздухом, с паузой. Собственно говоря, к Рубинштейну это тоже имеет отношение, потому что перекладывание карточек — это в некоторой степени тоже была такая пауза, контрапункт. Я это показывал на примере классического уже стихотворения Всеволода Николаевича Некрасова, который использует там всего два слова — «Свобода есть» — и это повторяется. Я всегда говорил на этих выступлениях в Англии следующее: я не имею выписки с текстом этого стихотворения, в отличие от всех остальных, которые буду сейчас вам читать, по одной простой причине: там мы будем иметь дело с воздухом твоей грудной клетки. Я говорил следующим образом. Я начну просто сейчас говорить: «Свобода есть, свобода есть, свобода есть, свобода есть…» — и поставлю точку тогда, когда закончится воздух. Учитывая, что у меня не оперный диапазон дыхания, а диапазон обыкновенного человека, учитывая, что Всеволод Николаевич Некрасов писал только междометиями, не писал оперно, в отличие, допустим, от Парщикова или того же самого Бродского, что принципиально, это было построено именно на человеческой интонации, на междометии, на одном слове. И как только закончится дыхание, сразу закончится стихотворение. И на этом заканчивался аттракцион и начинался смысл, потому что, как только у тебя заканчивается воздух в легких, заканчивается твоя свобода. (Читает.) «Свобода есть. Свобода есть. Свобода есть. Свобода есть. Свобода есть. Свобода есть. Свобода есть. Свобода…» Вот так у меня заканчивается… Я уверен, что если мы сейчас подсчитаем количество произнесенных мною слов, оно будет соответствовать напечатанному подлиннику

• О гуманитарном изобретательстве

Няша и смелый фантазёр Михаил Эпштейн всегда радует. Вот и в этой статье, интересно откликающейся на тезисы Гумбрехта из его интервью (в прошлом ссылочном посте я давал ссылку), его фантазия одновременно изумляет и вдохновляет. В общем, говорит Эпштейн, если у естественных и общественных наук есть практика, чому её нет у гуманитарных? Надо же сделать её. И далее — конкретные шаги по разработке такой практики, от её сути и отличия от предметов этих наук до проектов необходимых институтов. Гумбрехт считает, что самое важное, что может дать Теория (гуманитарные науки) — это прививка в университетах "свободного мышления", самого по себе неприменимого на практике в живой жизни, но необходимого для развития цивилизации. Эпштейн говорит примерно о том же, но гораздо конкретнее. В общем, интересно читать.

Ну, и для упоротых Мандельштамом (я же не один такой?): две главы из Нерлера о жизни ОЭ в начале 30-х: раз, два, там ещё и продолжение следует вроде как.