Сдохла вторая крыса-самка. С теми же симптомами, что и первая: кровь из глаз и носа, слабость, несмотря на нормальный аппетит. Только у этой ещё был какой-то сильный не проходящий насморк, из-за которого она еле дышала, а вчера и вовсе могла дышать, лишь запрокинув голову вверх.
А я считал, что этот насморк не опасен и даже не думал отнести её к ветеринару. Такие дела.
Осталось двое самцов, один из которых — сын этой крысы.
Называть роман "Чапаев и Пустота" какой-то там "криптоисторией" (а-ля Дэн Браун, ога) или, тем более, "альтернативной историей", — это как называть так же, скажем, "Историю одного города". Несмотря на огромнейшее различие этих двух романов. Однако есть в них одно типическое сходство: в обоих романах описываются выдуманные миры, а мимесис переносится с области отражения мира в область отражения отношений и идей. Только в "Истории одного города" выдуманность мира отчётливо видна благодаря отсутствию каких-либо прямых пространственно-временных (хронотоповых) отсылок к реальному миру — нет, всё через относительно сложную эзопову систему знаков. Читателей "Чапаева" же сбивают с толку знакомые названия событий, мест, героев. Только это лишь названия — за ними иные события, места, герои. Это не отражение реальности — это иная реальность, конструируемая из речи нашей реальности (а иначе никак) на разных её уровнях. Можно сказать и так, что элементы этой реальности оказались как бы омонимичны элементам нашей. О какой истории может идти речь? Думаю, не менее странно называть "криптоисторией" "Омон-Ра" или предъявлять биологические несоответствия "Жизни насекомых". Не то это, не туда смотрите же, снимите уже очки реализма, смотрите иначе! Здесь нет никакого обоснуя, кроме того, который придумал автор. Но не просто так же придумал: это и есть тот самый "сакральный язык".
Думаю, понимание этого уберегло бы пукан, скажем, Басинского в 1996 году.
Пожалуй, Шлем Ужаса — одно из самых лёгких средне-крупных произведений Пелевина (то есть не рассказов). Оно прямо таки перенасыщено повторяющимися знаками, которые, к тому же, тщательно разжёвываются. Нет, не явно, конечно, но всё равно очень прозрачно. Можно сравнить, например, с Омон-Ра, но и там детали-символы не так активно повторяются, а рассеяны по цельному внешнему сюжету. Высокая концентрация символов в Шлеме Ужаса возможна как раз благодаря дискретности сюжета. То есть, сюжет образуется цепью относительно автономных эпизодов, в каждом из которых присутствуют символы трёх систем, так или иначе преобразуясь и обрастая всё новыми смыслами. Каждая система символов отдельно и подробно рассматривается в тексте. Первая система дана ещё до начала текста, в названии "Шлем Ужаса. Креатифф о Тесее и Минотавре": это символы, восходящие к мифу о Минотавре. Вторая система раскрывается в пересказе второго сна Ариадны: это устройство Шлема, каждая деталь которого — символ. Третья система связана с приёмами оказания влияния на "свободный выбор" Шлемиля, сводящими интерактивность к псевдоинтерактивности, здесь символом является каждый отдельный приём. Нельзя сказать, что какая-то одна система является для текста коренной, хотя есть желание назвать такой "минотаврскую" систему: нет, текст можно рассматривать в рамках каждой. Каждый эпизод так или иначе включает символы всех систем, мало того, система персонажей может рассматриваться как одна из этих систем: спойлеркаждый персонаж — это и часть Минотавра, и деталь Шлема, и Шлемиль, на котором испытывают один из приёмов. А в эпизодах, где эти системы рассматриваются, лежат ключи к их пониманию. Поэтому я считаю Шлем Ужаса довольно простым для понимания произведением.
Но вообще-то, имхо, не так сложен Пелевин, как его малюют. Да, он создаёт свой символический сакральный язык — но он всегда даёт ключ к его пониманию, который не заметит разве что слепой (или сильно привыкший к реализму (в смысле особенности взаимодействия мира текста с миром внешним, т.е. высокий уровень голого мимесиса, а не в смысле метода), оттого не умеющий въехать в симультанность нескольких виртуальных реальностей). Почти всегда в основе системы персонажей у Пелевина оказывается пара "ученик-учитель(-я)", которая в актантной схеме соответствует паре "субъект-помощник", объектом же чаще всего оказывается "освобождение", возможное лишь при понимании сакрального. В итоге на протяжении произведения учитель объясняет ученику сакральное — и тот понимает. А поскольку ученик является по сути протагонистом, то, получается, и читатель понимает вместе с ним. Я не говорю, что Пелевин просто поясняет свои произведения — это было бы глупо, — но он даёт читателю ключ, притом довольно явно в лице учителя, остальное уже за читателем. И, имхо, каждый читатель своё может найти, если постарается не прозевать ключ.
Кстати, вспомнил, что и в "Чапаеве", и в "Жизни насекомых" композиция весьма похожа на Шлемовскую, я имею в виду дискретное соединение разных сюжетов (чего уж говорить — в разных мирах, притом вовсе необязательно, что 1 сюжет = 1 мир, герои путешествуют по мирам даже в рамках одного эпизода, хотя это даже не миры, а разные слои одного мира что ли), однако такого систематического единства символов там не наблюдается. В "Чапаеве" эпизоды, несмотря на сюжетность, превращаются в длинные болталки (отличие от Шлема, где эпизоды, несмотря на "чатовость" становятся сюжетными) и всё об одном в разных проявлениях — о Пустоте и о "России в Пустоте" (хотя тут тоже замысел определяет форму: эпизод с Марией об "алхимическом браке России с Западом" остросюжетен и почти без разговоров, как голливудский боевик, а эпизод с Сердюком об "алхимическом браке России с Востоком" созерцателен, как японская поэзия ).
А вообще, интерактивность в искусстве (в том числе и литературе) существовала всегда и будет существовать, только на другом уровне. Это не банальная нелинейность композиции а-ля Сад Расходящихся Тропок и не прямое воздействие читателя на текст, хотя это и ближе. Истинная интерактивность произведений искусства в возможности разнообразия интерпретаций. И пока есть художественность — есть эта возможность, поскольку художественность возникает на стыке кодировок, а этот стык уже ведёт как минимум к двоякому пониманию: с позиции первой и второй кодировок. А если учитывать разнообразные внутритекстовые и межтекстовые связи, то количество интерпретаций увеличивается. Выбор читателем толкования художественности и есть самое настоящее интерактивное действие.
читать дальшеТаким образом, текст становится по-настоящему законченным лишь в прочтении. Однако это не значит, что разные прочтения образуют разные тексты: текст остаётся единственным, но вне прочтения он как бы находится в положении кота Шрёдингера вне наблюдателя — в суперпозиции. Разные субъекты в итоге, "открывая ящик", видят разные результаты — и в этом отличие искусства от физики. Это нелинейность на куда более фундаментальном, оттого более глубоком уровне, чем сюжет или композиция — это нелинейность понимания. В итоге при чтении текст как бы разворачивается, но далеко не всеми сторонами. Совокупность этих развёрток и составляет интерпретационное поле текста, которое, тем не менее, не даёт полного законченного представления о глубине текста и вынуждено постоянно расти. В герменевтике не действует принцип Оккама: чем больше толкований, тем более понятен текст.
Однако вопрос о роли автора в создании ядра инт-поля остаётся открытым. Автор пишет текст, как читатель, то есть, понимая лишь часть его. Эта ли часть становится ядром? По сравнению с толкованием автора, читательских толкований гораздо больше, а если учитывать, что текст принадлежит именно читателю (ведь автор пишет, чтобы его читали, значит, отдаёт текст читателю), то не он ли определяет ядро, то есть некоторые фундаментальные основы смысла текста, на которых строятся все интерпретации? А если брать шире: не язык ли и построенная им культура управляют пониманием текста? Действительно, ведь процесс создания-чтения текста есть процесс передачи-приёма сообщения с использованием понятной обеим сторонам кодировки. Казалось бы, реципиент должен в итоге принять ровно ту же информацию, которую послал ему коммуникатор. Но на самом деле нет. Потому что художественный текст — это намеренно разнокодированное сообщение, причём смысл сообщения подразумевается именно в поле наложения и взаимного искажения кодов. Почему? А потому, что художественный текст ориентирован не столько на понимание, сколько на прочувствование (вспоминаем признаки искусства). Стык и искажение кодировок приводят к удивлению, которое и запускает мыслительные процессы читателя.
Что же выходит? А выходит несколько тезисов:
1. Автор не столько закладывает в текст смысл, сколько создаёт условия, в которых читатель может мыслить примерно так же. 2. Примерно есть примерно: читатель, являясь иным субъектом, мыслит несколько иначе в тех же условиях. 3. Таким образом, читатель не столько понимает смысл текста, сколько создаёт его самостоятельно. 4. А значит, как такового смысла в художественном тексте нет — есть "форма", или структура, вызывающая читательскую рефлексию. 5. И именно понимание взаимоотношений элементов структуры и можно назвать ядром интполя, а периферией — эту самую читательскую рефлексию по отношению к структуре. 6. Однако, естественно, само понимание структуры требует некой первичной семантики элементов, а значит, уже включает в себя рефлексию к структуре.
И вот здесь возникает вопрос: а есть ли это самое ядро интполя? А если нет — есть ли вообще текст, который интерпретируют? Можно ли назвать текст структурой, если его понимание ничем не регулируется? А если регулируется — как выявить это вне субъективного толкования элементов?
Тут на нашей стороне законы языка. В конце концов, каждый отдельный код воспринимается однозначно. Если написано "Вы любите розы, а я на них срал", то противопоставление очевидно, независимо от того, как читатель толкует образ роз или процесса сранья. Отсюда новые тезисы:
7. Понимание структуры происходит через понимание слова как элемента языка в речевом контексте и через понимание отдельных кодовых рядов. 8. И значит, ядро интполя образует язык как код различных культурных явлений, то есть, по сути, ядро образует культура. 9. А отдельные периферийные интерпретации суть восприятие культуры отдельным субъектом.
Короче говоря, процесс таков: автор художественного текста стремится донести читателю не рациональную информацию, но иррациональную, которая приведёт к мышлению самого читателя. Процесс интерпретации, таким образом, — это процесс самостоятельного мышления читателя, вызванный текстом. Различия толкований разных читателей (в том числе автора) объясняются различием мышлений разных субъектов. Сходства же толкований происходят из факта тождественности текста в разных читательских восприятиях. Тождественность текста есть тождественность структуры текста в широком её понимании (то есть вплоть до взаимодействия текста с миром). А значит, единственно объективным в тексте следует признать его структуру, "форму", которая и создаёт ядро интполя. И хотя для определения структуры необходима семантика, эта семантика полностью регулируется законами языка, которые, понятное дело, интерсубъектны.
Единственное объективно существующее содержание текста — это его форма, все остальные содержания не принадлежат тексту, а принадлежат воспринимающему текст субъекту.
Прочитал вчера, что для Эппл была выпущена "интерактивная" версия книги Пелевина "Чапаев и Пустота". Возможности ознакомиться с ней не имею, но судя по описанию, тру-интерактива там почти нихуя: Интерактивная книга «Чапаев и Пустота» - это мультимедийный продукт, включающий в себя помимо текста авторские иллюстрации, анимацию, фрагменты видео и звуковое оформление. Мы создали книгу, которую можно не только читать, но и получать весь спектр ощущений – от тревожного гула ветра на постреволюционных московских улицах до сумасшедшей рекламы 90-х. Кроме того, все можно трогать руками. В этом смысле у нас все по-честному – маузеры стреляют, а граммофон играет Шаляпина. При работе над проектом мы общались непосредственно с Виктором Пелевиным и следовали принципу исторической достоверности – на иллюстрациях только подлинные фотографии и аутентичные предметы
Иначе говоря, вся интерактивность книги в выборе читателя запускать или не запускать мультимедиа, жмакать на стреляющий маузер или не жмакать. Только это не интерактив, а скорее мультимедийное синтетическое издание, вполне себе линейное, хоть и полисенсорное (типа 3D, 4D и прочих не особо впечатляющих эффектов). Но не ознакомившись, трудно судить. И, наверное, неправильно. Вся эта мультимедийная совокупность может создать нехуёвую атмосферу и в целом вызвать сильный эстетический эффект, а за ним и расширение возможностей толкования.
И всё-таки мне пришла в голову идея тру-интерактива по мотивам Пелевина. Естественно, лишь как идея — способы её реализации мне вряд ли доступны.
Идея касается другой пелевинской книги (её жанр сложно обозначить) — Шлем Ужаса. если что, дальше спойлерно. Потому советую сначала прочитать текст по ссылке Чат набирается в режиме реального времени на глазах читателя, но главное — сам читатель становится участником чата. В определённых местах ему нужно ввести некий текст, от которого зависит дальнейшее развитие книги (или уже игры?). Читатель является Тесеем, которого и ловят юзеры, но до конца об этом не знает, как и в оригинале книги. Его задача — понять игру, которую ведут юзеры. От этого зависит характер постов, которые набирает читатель. А от этих постов уже зависит концовка: либо Тесея таки ловят, либо Тесей ловит Минотавра, либо Тесей сбегает (тут можно использовать оригинальную концовку, где всех сливает Sliff_zoSSchitan). Степень интерактивности норм, лично я бы с удовольствием поиграл-читал это ну и да, без мультимедиа скучно, так что в прогу можно вшить всякие плюхи: пикчи, видюшки, аудюшки и даже мини-игры. Вот это было бы приложение! Имхо, вообще заебись
«Научиться у меня можно лишь одному: не любить свои стихи и с зоркостью негроторговца разглядывать по статям чужие; и то и другое — штука невеселая». (из письма Шенгели к Шкапской, РГАЛИ)
В условиях книжной культуры аутентичный текст недоступен: он проходит через целый ряд фильтров цензуры и самоцензуры, редакторской подготовки, да и просто через фильтр времени, проходящего от создания текста до его публикации, — поэтому мгновенно публикуемые и распространяемые в Интернете литературные тексты, разумеется, вызывают такую реакцию, в которой сочетаются восторг потребителя и возмущение редактора, гипердоверие и гиперкритичность. А без учета причин этой гиперкритичности трудно разобраться в том, как в России было воспринято такое явление, как троллинг (создание провокационных сообщений, вызывающих вал возмущенных отзывов), — если нормативно троллинг представляет собой провоцирование одного оппонента, то в практике российского ЖЖ и, позднее, социальных сетей троллинг адресован сообществу. Цель троллинга — не вывести оппонента из себя, а дискредитировать амбиции сообщества на экспертную оценку какого-то явления или группы явлений. Это именно поведение своеобразного редактора или рецензента, который должен доказать, что его правила работы с текстом более авторитетны, чем те, которые практикует сообщество авторов.
Александр Марков. Сетература: место сборки (Рец. на кн. : Schmidt H. Russische Literatur im Internet. Zwischen digitaler Folklore und politischer Propaganda. Bielefeld, 2011) НЛО N° 118, 2012г.
В этом посте я буду собирать графики композиций различных стихотворений и решать связанные с ними вопросы. О сути графиков тут и тут. Построение каждого графика буду описывать вкратце, больше акцентировать внимание на проблемы.
Я сразу смазал карту будня, плеснувши краску из стакана: А (1;1) я показал на блюде студня косые скулы океана: B (2;-1)^(2;1) — синонимия; точка в суперпозиции (см. ниже) На чешуе жестяной рыбы прочёл я зовы новых губ.: C (3;-2) — синонимия. А вы ноктюрн сыграть могли бы на флейте водосточных труб?: D (4;-1) — антонимия.
Проблема: суперпозиция
Естественно, что взяв за точку такое пространное и неоднородное высказывание, как предложение, мы рано или поздно получим суперпозицию. Объясняется она тем, что в предложении возможна антонимичная связь между элементами (здесь: студень —><— океан). И хотя в данном случае эта связь не влияет на композицию стихотворения, обозначить её стоит, поскольку в другом случае она может оказаться важной для композиции. Обозначается суперпозиция просто: сплошной вертикальной линией, как бы вне развития по оси s. Это одна точка (здесь — точка В).
N°2. А. Блок. Ночь, улица, фонарь, аптека...
Ночь, улица, фонарь, аптека, бессмысленный и тусклый свет: А (1;1) Живи ещё хоть четверть века: В (2;1) — никакой связи. Всё будет так: С (3;1)^(3;-1) — s-связь с В и син. р-связь с А; мнимая суперпозиция (см. ниже). Исхода нет: D (4;1) — s-связь с С Умрёшь: Е (5;2) — ант. р-связь с В. Начнёшь опять сначала: F (6;2) — s-связь с E. И повторится всё, как встарь: G (7;2)^(7;-2) — s-связь с F и син. р-связь с С; мнимая суперпозиция. Ночь, ледяная рябь канала, аптека, улица, фонарь: H (8;-3) — син. р-связь с G.
Проблема: мнимая суперпозиция
Если суперпозиция в стихотворении Маяковского объясняется антонимией внутри предложения, то суперпозиция на этом графике возникает по другой причине: для помощи в построении графика. Точка С — это предложение "всё будет так", которое является одновременно логическим продолжением точки В ("Живи ещё хоть четверть века"), а значит, вступает с ней в s-связь, и синонимом к точке А (всё <—> {ночь, улица, фонарь, аптека}; [не выраженное вербально "есть так"] <—> будет так), вступая с ней в р-связь. Однако точки С и А находятся на одном уровне оси р, иначе невозможно обозначить s-связь точки С с В. Для того, чтобы обозначить синонимию, мы опускаем точку С на оси р до такого уровня, на котором обозначение синонимии становится возможным. Это вынужденная суперпозиция, существующая лишь для удобства создания графика, поэтому её нужно назвать мнимой суперпозицией, в отличие от объясняемой структурой предложения реальной суперпозиции. Её же мы наблюдаем у точки G, которая s-связана с F и синонимически р-связана с С (повторится всё <—> всё будет так).
Правила создания графикаПравила создания графика: 1. За точку берётся предложение. 2. Текст представляется как непрерывно разворачивающийся по оси s как минимум в пределах одной строфы. 3. Антонимические р-связи обозначаются положительным шагом по оси р, синонимические— отрицательным. 4. Антонимические р-связи являются доминантными в системе связей между предложениями. 5. Тип связи между предложениями определяется путём анализа системы связей между элементами предложений. 6. При наличии в предложении ярких антонимических связей между элементами, точку, обозначающую это предложение, необходимо поставить в состояние суперпозиции, проведя из точки отрезок на одну единицу по оси р вверх. 7. Если на графике невозможно показать необходимую р-связь из-за того, что точке необходимо находиться на другом уровне, можно поставить эту точку в состояние мнимой суперпозиции, выведя её, тем самым, на подходящий уровень. Это делается исключительно из соображений удобства.
Три наиглавнейших взаимосвязанных признака искусства таковы:
1. Искусство создаётся в эстетических целях
2. Искусство оперирует образами или чистой гармонией (музыка), которая также создаёт образы в сознании воспринимающего.
3. Искусство апеллирует к чувствам, эмоциям и ассоциативным связям
Однако в литературе эти три признака проявляются весьма специфически. Это происходит в связи с зависимостью этого вида искусства от языка. Именно вербальность литературы осложняет проявление главных признаков искусства, а иногда и попросту нивелирует их. Рассмотрим по пунктам.
читать дальше1. Восприятие литературного произведения происходит в две стадии:
1). Восприятие текста, то есть чтение и логическое осмысление каждого слова, а также синтаксических связей. Иначе говоря – понимание лексического и логического смыслов слов и предложений.
2). Восприятие образа, то есть представление картинки или видеоряда.
В связи с этим можно заметить, что помимо эстетической появляется не менее важная цель – информативная. Потому как слова, не несущие смысла, не принесут и красоты (провалившиеся эксперименты с «заумью» это подтверждают). Человеческое сознание сопротивляется бессмысленной речи, оттого, как бы красиво ни звучала музыка стиха, восприятие её будет испорчено этим сопротивлением на подсознательном уровне.
Этот факт даёт возможность спекулировать в русле литературы, нивелируя эстетическую цель и возводя в степень наиглавнейшей информативную. Таким образом, литература выходит за рамки искусства и приближается то к философии, то к дидактике, что, конечно, нельзя признать правильным. Существует и другая крайность, проявившаяся в авангардизме: авторы разрушают смысл слов и связей, пытаясь таким образом получить «чистую» эстетику, что, как уже указывалось выше, не приводит к результату.
Вывод: стоит признать, что целеполагание в литературе носит двойственный характер: литературное произведение должно быть эстетичным и информативным.
2. Исходя из указанной выше схемы двухступенчатого восприятия литературного произведения, иллюстрирующей зависимость образов от речи, можно сделать вывод о том, что оперировать исключительно образами литература не способна. Природа этого вида искусства заставляет использовать не только образы, но и мысли. Легко заметить связь этого пункта с предыдущим. Исходя из аргументации предыдущего пункта, заметим, что использование в литературе непосредственно образов невозможно, а использование одних только абстрактных мыслей исключает литературу из искусства.
Вывод: невозможность оперирования исключительно образами не даёт права оперировать исключительно мыслями, без образов. Образы остаются первостепенными инструментами, сочетаясь в той или иной степени с мыслями.
3. Создание и восприятие литературного произведения – это прежде всего создание и восприятие текста. Понятно (и уже указывалось), что ни создавая, ни воспринимая текст, нельзя обойтись без логики. На логике основана композиция, сюжет (если есть). И даже воспринимая одно предложение, приходится использовать логику, чтобы правильно установить связи между словами. Тем не менее, литература не может апеллировать лишь к логике читателя, потому что образы – главенствующий инструмент – обращаются к чувствам. Логика лишь помогает установить связи:
I. Речевые:
1. Первого порядка: связи морфем в слове.
2. Второго порядка: связи слов в предложении.
3. Третьего порядка: связи предложений в тексте.
II. Художественные:
1. Связи сцен в эпизоде
2. Связи эпизодов в сюжете
3. При несоответствии сюжета с фабулой: расстановка частей сюжета по фабуле
4. Связи частей действия в композиции
5. Связи образов в системе образов.
Вывод: несмотря на то, что природа литературы обязывает литературное произведение апеллировать к логике читателя, логика выполняет лишь вспомогательную роль, открывая дорогу чувственному и ассоциативному восприятию литературного произведения.
Общий вывод: в литературе эстетика, образность и чувственное восприятие особенно тесно (по сравнению с другими видами искусства) соседствуют с информативностью, смыслом и логикой. Первое вытекает из природы искусства в принципе, потому ничего из этого нельзя отбрасывать, а второе – из вербальной, речевой природы литературы, которую также невозможно обойти.
2011 год
UPD 2013:
Думаю, необходимо пересмотреть второй пункт: оперирование образами в искусстве. Если говорить в русле семиотической терминологии, то получается, что искусство оперирует иконическими знаками в целях влияния на бессознательное и достижения эстетической цели. Однако это не так. Очевидно (и это, между прочим, указано прямо в заметке 2011 года и не замечено мной ) что, например, поэзия (по идее и вся литература, но в поэзии очевиднее) оперирует условными знаками — словами, которые могут потом составить иконические (образы), но могут и не составлять, абсолютно не теряя художественности. Потому что художественность имеет несколько иную природу. То же самое наблюдается и в музыке (и на это тоже было обращено внимание): звук не является иконическим знаком, а возникающие в сознании слушателя образы принадлежат сознанию слушателя и не являются результатом построения звуков (как в литературе образы по большей части составляются из словесных денотатов), поскольку звук не имеет денотата. Большинство знаков архитектуры и танца также условны, первые зачастую тоже не имеют денотата. А беспредметная живопись? При таком солидном количестве искусств, не имеющих иконических знаков возникает вопрос: не погорячился ли я, объявляя образ инструментом искусства?
Погорячился. Образ вторичен и не всегда необходим и для влияния на бессознательное, и на достижение эстетического эффекта. Думаю, вместо образа необходимо ввести в качестве инструмента гармонию. Либо систему гармоний (хотя система — это тоже гармония). С необходимой оговоркой: дисгармония есть разновидность гармонии, поскольку дисгармония как эстетический инструмент апеллирует всё же к гармонии как изначальному инструменту эстетики (минус-приём).
Как же в этом случае обстоит дело с литературой? Несколько иначе
Гармония в литературе существует и без семантики слов (банальный пример: стихотворный размер и ритм), но такая гармония не является полноценно пригодной даже в эстетических целях (не говоря уже о герменевтических); художественный мир и коннотации слов для читателя важны в большей степени и в большей степени влияют на бессознательное, достигая тем самым эстетической цели, нежели коннотации просодии и фоники. Таким образом, художественный мир — это гармония словесных референтов, а коннотации слов создают свою гармонию. Все эти гармонии возможны лишь при дешифровке слов, а значит, участие сознания и логики и в этом случае важно. Что приводит нас всё к тому же выводу об особом месте литературы в искусстве.
Давно составлял себе конспект понятийного и методологического аппарата семиотики (не всё, только интересное). Думаю, чего он будет в черновиках валяться, пусть станет постом, вдруг кому пригодится
• Условный — знак, в котором связь между выражением и содержанием внутренне не мотивирована. Самый распространённый условный знак — слово.
• Изобразительный или иконический — знак, в котором значение имеет естественно ему присущее выражение. Самый распространённый изобразительный знак — рисунок.
Значение, Экстенсионал: объём понятия, то есть множество объектов, способных именоваться данной языковой единицей. Например, в экстенсионал понятия «человек» входят все объекты, обладающие свойством «быть человеком» (Сократ — это человек, философ — это человек, мыслящее существо — это человек и т.п.).
Экстенсиональным контекстом называют множество утверждений, в котором допустима замена только экстенсионально эквивалентных языковых выражений (то есть для него важны только экстенсионалы выражений). Например, экстенсионалом термина «человек» является класс людей. Предикаты «существо, способное мыслить» и «существо, имеющее конечности» будут экстенсионально эквивалентны, так как оба могут обозначаться термином «человек».
Смысл, Интенсионал: содержание понятия, то есть совокупность мыслимых признаков обозначаемого понятием предмета или явления. Например, в интенсионал понятия «Сократ» входят все свойства, которыми обладает Сократ: человек, мужчина, грек, философ и т.д. Интенсионал противопоставляется экстенсионалу, то есть множеству объектов, способных именоваться данной языковой единицей.
Например, в высказывании «Петр считает, что Кабул является столицей Пакистана» положение «Кабул является столицей Пакистана» не является [для Петра] определенно ложным, так как понятие «Кабул» не является эксплицитно означающим столицу конкретного государства (то есть Петр может не знать, что столицей Пакистана является не Кабул и что Кабул является столицей не Пакистана). При замене понятия «Кабул» на предметно-тождественное «столица Афганистана» возникает положение «столица Афганистана является столицей Пакистана», которое ложно и вносит противоречие в общее утверждение.
Интенсиональным контекстом называют множество утверждений, в котором допустима замена только интенсионально эквивалентных выражений, (то есть для него важны как интенсионалы так и экстенсионалы выражений). Например, Предикаты «существо, способное мыслить» и «существо, способное производить орудия труда» не только экстенсионально, но и интенсионально эквивалентны, так как оба могут обозначаться термином «человек», и оба выражают свойство формирующее термин «человек».
Различение таких контекстов важно при определении понятия. Например из определения понятия «братья по разуму» как 1) «существа, способные мыслить» 2) «существа, имеющие конечности» 3) «существа, способные производить орудия труда» — следует исключить определение 2, так как необязательно то, что братья по разуму могут быть гуманоидами.
Семантический треугольник:
Референт: объект внеязыковой действительности, подразумеваемый автором конкретного речевого отрезка предмет референции. Референт некоторого речевого отрезка может принадлежать не только реальному миру, но и воображаемому, например, быть персонажем художественного произведения.
Сигнификат: понятийное содержание имени или знака. Сигнификат обычно противопоставляется денотату — собственно классу объектов внеязыковой действительности, относящихся к данному слову. Языковые единицы с одинаковым денотатом могут иметь разный сигнификат. Например, «картина» и«полотно» могут обозначать один реальный объект, но иметь различное смысловое содержание.
В отличие от «денотата-референта» (нечто материальное), сигнификат является идеальным, психическим образованием, отражающим в человеческом сознании свойства «денонтата-референта». Авторы художественных произведений часто пользуются различными знаками для указания на один и тот же референт, выделяя те или иные свойства последнего, позволяющие правильно идентифицировать денотат. Например, в повести А. С. Пушкина «Капитанская дочка» (Глава II. Вожатый) один и тот же референт указан сигнификативно различными знаками: «вожатый», «что-то черное», «человек», «дорожный», «он», «мужик», «мужичок», «мой бродяга».
В другом значении (при противопоставлении с «денотатом- экстенсионалом») сигнификат в семантической структуре слова — номинат слова в системе языка (то, что может именоваться словом как единицей языка), обобщённое отображение класса объектов (понятие).
Десигнат: означаемое, значение слова. Иногда противопоставляется денотату как предметной области и определяется как «субъективный образ» или «концепт» денотата. Предполагается, что ряд понятий могут иметь десигнат, но не иметь денотата. Например круглый квадрат.
Денотат: обозначаемый предмет. Термин может употребляться в различных значениях, рассмотренных ниже.
1. Как референт: одна из трёх «вершин» семиотического треугольника: англ. symbol (слово) — англ. thought of reference (понятие, мысль) — англ. referent (вещь)
Отношения сторон:
Знак—Понятие: корректность
Понятие—Вещь: адекватность
Знак—Вещь: истинность.
Как экстенсионал: Денотат абстрактной единицы языка (обычно — лексической) — множество объектов действительности, которые могут этой единицей именоваться в соответствии с её значением в языке. Например, денотатом слова «материк» являются: Евразия, Африка, Северная Америка, Южная Америка, Антарктида, Австралия.
Как семантическое ядро: денотативное значение — понятийное ядро значения, семантический компонент, абстрагированный от различных оттенков ( коннотации)
Коннотация: сопутствующее значение языковой единицы.
Коннотация включает дополнительные семантические или стилистические элементы, устойчиво связанные с основным значением в сознании носителей языка. Коннотация предназначена для выражения эмоциональных или оценочных оттенков высказывания и отображает культурные традиции общества. Коннотации представляют собой разновидность прагматической информации, отражающей не сами предметы и явления, а определённое отношение к ним.
Коннотации синонимов могут различаться: например, « осёл» (коннотация — «упрямство») и « ишак» (коннотация — «способный долго работать»). В разных языках коннотации одного слова могут быть одинаковыми (например, слово «лиса» во многих европейских языках), различными или даже противоположными (например, коннотация слова «слон» в русском языке — «неуклюжесть», в санскрите — «грациозность»).
В Парижской семиотической школе А. Ж. Греймаса — диаграмма, визуально представляющая элементарную структуру значения.
Это логическое выражение любой семантической категории. Эта элементарная структура определяется тремя отношениями:
1. Противоположность (Горизонтали): Значение рассматривается прежде всего как продукт оппозиции: не может быть «верха» без «низа», «добра» без «зла». Чтобы находиться в оппозиции или в отношении противоположности (контрарности), два термина (часто обозначаемые как S1 и S2) должны иметь некоторую общую черту, например, «горячее» и «холодное» имеют общее понятие температуры; здесь температуру можно назвать сложным термином. «Высокое» и «низкое» имеют общее понятие вертикальности, их сложный термин — это вертикальность. Таким образом, S1 предполагает существование S2.
2. Противоречие (Диагонали): Чтобы перейти от S1 к S2, потребуется прежде всего отрицание S1 (обозначается ~S1). Например, чтоб перейти от «верха» к «низу», потребуется переход на «не- верх». «Не-верх» (~S1), таким образом, становится противоречащим термином. Если S1 — это «добро», то ~S1 — это «не-добро». Если S2 — это «зло», то ~S2 это «не-зло».
3. Импликация, комплиментарность (Вертикали): Это отношение основано на связи между термином и отрицанием его противоположного: «добро» подразумевает «не-зло», «верх» предполагает «не-низ». Оно эквивалентно акту утверждения, демонстрируя внутреннюю связность значения. Ведь если «добро» не предполагает «не-зла», то члены нашей пары «добро/зло» со своими противоречиями относятся к разным семантическим категориям. S1 и ~S2 или S2 и ~S1, таким образом, определяются как комплиментарные термины.